Замысел романа Фадеева «Молодая гвардия»
С начала нападения фашистов Фадеев работал с крайним напряжением сил. Как руководитель Союза писателей. Как член ЦК партии. Как фронтовой газетчик и публицист. Он не однажды выезжал в передовые войска, писал фронтовые очерки. Дважды побывал в осажденном Ленинграде и выпустил целую книжку очерков «Ленинград в дни блокады».
Вся его литературная продукция этого времени не поднималась, однако, над уровнем рядовых газетных и журнальных публикаций. Надо полагать, он и сам сознавал это. Но сил для творческих взлетов у него не было. И когда
Немедленно приступить к работе над книгой, которую он представлял себе как небольшую документальную
Выручило Фадеева то, что в деятельности молодогвардейцев было очень много общего с его собственной подпольной деятельностью в 1918-1919 годах. Он читал и перечитывал краснодонские материалы, и вспоминались ему события тех далеких дней, и лица друзей юности, и восторг участия в великом деле, и острое ощущение риска, и страшная боль потерь. Многое из этого прямо вошло в роман «Молодая гвардия», который он стал строить на развалинах повести, когда после нескольких месяцев непрерывной работы почувствовал прилив творческих сил. А многое растворилось в том, что думают, чувствуют, переживают его юные герои и что он, естественно, домысливал, поскольку никакие документы этого открыть ему не могли. Не меньше, чем воспоминания юности, помогло писателю и то, что теперь он был свободен для творчества. Свободен от статей и от речей, от дежурных фраз и призывов и соответственно — от постоянного политического надзора со стороны своего бдительного внутреннего цензора.
При всем богатстве предоставленного Фадееву материала в нем было немало белых пятен. Почему, как убеждали документы ЦК ВЛКСМ и как говорили некоторые краснодонцы, провалилось партийное подполье? Что с ним произошло? Почему эвакуация города началась с таким запозданием и сопровождалась такой паникой, что многие видные руководители оказались во власти врага? Что помешало оккупантам, которые хозяйничали в городе семь месяцев, наладить добычу крайне необходимого им коксующегося угля, если молодогвардейцы в восстановлении шахт не участвовали и не могли его саботировать?
Используя право писателя на художественный домысел, Фадеев нашел не просто правдоподобные, а глубоко правдивые, подсказанные всем опытом первых лет войны ответы на вопросы, которые оставались для него открытыми. И прежде всего на вопрос о том, почему так много трагических ошибок совершали разного ранга руководители и на фронте, и в тылу, и на оккупированной врагом земле. В черновиках романа, которые писались, стоит еще раз подчеркнуть, без слишком строгой самоцензуры, есть и описания, и диалоги, и раздумья героев, и исповеди, ведущие к одной и той же мысли: большинство этих руководителей вольно или невольно, в силу обстоятельств, в такой мере оторвались от народа и народной жизни, настолько утратили всякую связь с ним, что и сами в него не верили и, в свою очередь, его доверием пользоваться не могли. Особенно остро эта мысль выражалась в диалоге Шульги с Лизой Рыбаловой (Елизаветой Алексеевной Осьмухиной), в исповеди Шульги и Валько перед казнью, при описании паники, в некоторых признаниях секретаря обкома Проценко.
До печатного варианта «Молодой гвардии» все это либо не дошло вовсе, либо дошло в сильно смягченном и отретушированном виде. Но и того, что прорвалось в роман, оказалось достаточно, чтобы через два года после выхода его в свет партийная печать подвергла его разгромной критике. Оттянуло эту критику лишь то, что партийным боссам в целом весьма импонировал созданный писателем образ поколения молодогвардейцев — светлого, чистого, жадного к знаниям, беззаветно преданного идеалам революции. Не оценить пропагандистского значения этого образа они не могли.
Как это ни парадоксально, поколение молодогвардейцев в основе своей действительно было таким, каким предстает в романе Фадеева. Разумеется, никакой заслуги «вождя народов» и его команды в этом не было. Они воспитывали доносчиков и палачей, фанатиков и фанфаристов. И в какой-то мере преуспели в этой своей воспитательной деятельности. Но подавляющее большинство молодежи было обязано им только наивной и слепой вере в правое дело революции и в то, что дело это успешно делается.
Воспитывали их сами обстоятельства реального бытия. Очень многие из них росли в беднейших семьях, а в детстве своем пережили и страшный голод, когда люди вымирали целыми селами. И каждый шажок к лучшей жизни, к относительному достатку, который достигался каторжными усилиями их родных, был дЛЯ них залогом грядущего благополучия и счастья. Нищета сближала их друг с другом, приучала превыше всего ценить дружбу. Они сызмалу привыкали к труду и к самостоятельности. А невольный бытовой аскетизм возмещали жадным духовным насыщением: взахлеб читали книги, увлекались живописью и музыкой, спорили, мечтали.
В известной фадеевской характеристике этого поколения («самые, казалось бы, несоединимые черты — мечтательность и действенность, полет фантазии и практицизм…») нет ни одной фальшивой ноты. И главное достоинство романа, быть может, до сих пор не оцененное в полной мере, состояло в том, что он открыл это уникальное поколение и для современников, и для будущего читателя.
Заканчивая «Молодую гвардию» в те дни, когда уже шла его публикация в «Комсомольской правде» и в журнале «Знамя», Фадеев писал с еще неведомой ему легкостью и внутренней свободой. Сдав в декабре 1945-го в обе редакции последние главы, он не усталость испытывал, а необыкновенный творческий подъем. В мае 1946 года он сообщал жене в одном из писем: «…я насочинял огромное количество рассказов, очень романтичных, с преодолением сил природы, с любовью, иногда с войной — и все о юных, молодых людях,- рассказов с чудесными названиями…»