Смерть поэта вершинное достижение русской политической лирики xix века
Стихотворение «Смерть поэта», выражающее взгляды целого поколения, было стихотворением, носящим все черты лермонтовской субъективности и, если угодно, лермонтовского субъективизма. Того самого субъективизма, который продиктовал раннюю лирику: стихотворения «Предсказание», «10 июля. (1830)», «30 июля. — (Париж) 1830 года», «1831-го июня 11 дня», «Нищий», «Парус», «Новгород» и многие другие. Отсюда из этих стихотворений в «непозволительные стихи» 1837 года пришли общие идеи, мысли, чувства, образная система в целом
Стихотворение 1837 года, написанное с быстротой экспромта, на самом деле экспромтом не было: его идея сложилась и вызревала в течение нескольких лет, — события 1837 года воззвали ее к активной поэтической жизни.
Стихотворение «Смерть поэта» написано было быстро потому, что писал его автор «Предсказания» и других революционных стихотворений 1830-1832 годов. Между ними идейно-политического различия нет. По политической «откровенности» (употребим это удачное слово Котляревского) «Смерть поэта» даже уступит стихам 1830 года. Нет различия и в образной системе (почему многое и перешло
Но различие в мастерстве и поэтической силе выражения — огромное. Прибавим сюда масштабы события, современность стихотворения, возбужденность широких демократических слоев гибелью Пушкина, и мы поймем, почему имя Лермонтова рядом с именем Пушкина было у всех на устах в феврале 1837 года и почему Лермонтов, не меняясь существенно в своих политических взглядах по сравнению с 1830 годом, а оставаясь на тех же идейных полициях, «стал выразителем взглядов и чувств лучшей части целого поколения». И не история лейб-гусарского полка это прояснит, а, смеем думать, история Московского университета и история России…
Да будет позволено высказать парадоксальное мнение: в 1837 году не Лермонтов «дорос» до лучшей части русского общества, а русское общество поднялось до Лермонтова… И то ненадолго: вскоре начался спад общественно-политического напряжения…Это, во-первых.
Во-вторых. Надо со всей определенностью заявить об огромности лермонтовской субъективности, которая очень рано была раскрыта для жизни мира и жила жизнью мира. Понимание Котляревским соотношения субъективного и объективного у Лермонтова неверно.
Говоря известными словами Белинского, лермонтовская субъективность не закрывала от поэта мир, а как раз раскрывала мир перед поэтом: это — субъективность активного вторжения в сферу объективного.
От «Смерти поэта» буквально во все стороны отходят связующие нити и линии. Оно связано с юношеским «Предсказанием», ибо, подтверждая свое пророчество, вновь обещает «черный год» толпе палачей, стоящей у трона; со стихами, посвященными французской революции: праведная кровь русского поэта напомнила Лермонтову о праведной крови народа Франции, пролитой в 1830 году, — к тому же в роли палача выступило одно и то же лицо; в «Поэте» он вспоминает о не выполненной еще клятве, данной у гроба Пушкина:
* Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк? * Иль никогда на голос мщенья * Из золотых ножон не вырвешь свой клинок, * Покрытый ржавчиной презренья?
В «пестрой толпе», собравшейся на бале, он узнает «жадную толпу», стоящую у трона; и бросит ей в лицо «железный стих, облитый горечью и злостью»; а в «гордо погибающем» герое он увидит знакомые ему черты великого поэта и во
(1 оценок, среднее: 5,00 из 5)