Пророчества о духовном возрождении России в романе «Петербург»
Это трактуется Белым на почве национально русской идее. И в последнем абзаце «Трагедии творчества»: «Не Петербург, не Москва — Россия; Россия и не Скотопригоньевск, не городок Передонова, Россия — не городок Окуров. Россия — это Астапово, окруженное пространствами; и эти пространства — не лихие пространства: это ясные, как день Божий, лучезарные поляны».
Введенные в роман лирические пророчества о духовном возрождении России относительно связаны со славянофильскими традициями. Они не вытекают из сюжетной сути романа,
В «Петербурге» образ Христа («печальный и длинный», «белое домино») не повторяет аналогичных образов в предшествующем и последующем творчестве Белого, но, конечно, тесно связан с ними. Он является лишь во второй половине романа — в главах 4-й, 6-й и 7-й. «Печальный и длинный» — это постоянные эпитеты, опознавательная формула, которая служит ядром образа и сопровождает его при его появлениях. Знаменательно здесь сочетание этой пары эпитетов. «Печальный» — приложимо к человеческим образам всех иерархий, в том числе самых высоких. «Длинный» — непривычно для определения «возвышенных образов» и подходит, в плане обычного словоупотребления, к персонажам вполне «заземленным», внося в их характеристику долю иронии («длинной», почти «долговязой» мыслится, например, фигура Дон-Кихота, который вместе с тем именуется Рыцарем Печального Образа). Соединение обоих эпитетов (оно необычно и парадоксально), прежде всего, вносит в восприятие образа ощущение странности, подымая того, к кому оно относится, над обыденностью. Но эпитет «длинный», помимо других содержательных атрибутов образа, мешает «печальному и длинному» полностью выйти за пределы мира реальностей, как бы останавливает его на границе пространственного объективного мира. Таким двумирным и является в романе этот символический полупризрак-получеловек. В нем переплетаются мистериальные и едва ли не бытовые черты.
Возникает также мысль о связи фигуры «печального и длинного» с антропософским представлением о Христе (начало увлечения Белого Штейнером и его проповедью относится именно ко времени работы его над «Петербургом»). Однако этот сложный вопрос вряд ли можно решить положительно. Стоит заметить, что в ранней, так называемой «журнальной редакции» «Петербурга» было приведено в форме цитаты письмо некоего неизвестного теософа, где говорилось в терминах Штейнера о предстоящем в скором времени «эфирном явлении Христа». Пророчества, вложенные в это письмо, были, несомненно, близки мыслям самого Белого. Но приведенную фразу Белый не ввел в письмо, вошедшее в основной «сириновский» текст романа. Содержание ее и вообще не имеет прямой связи с образом «печального и длинного». Можно прибавить к этому, что Белый в книге «Почему я стал символистом. «, признавая большое влияние антропософии в тематике «Петербурга», по-видимому, преувеличивал это влияние. По крайней мере, на следующей странице этой книги он сообщал, что «антропософией навеянные (в его романе) темы не встречали отклика среди антропософов; перевод «Петербурга» на немецкий язык ужаснул немецких друзей. » (то есть немецких антропософов) (ЦГАЛИ).
Созданный Белым образ «печального и длинного» незнакомца, бесспорно, вполне оригинален и самобытен. Но тенденция к изображению Христа в современной жизненной обстановке, даже в быту распространена в мировом искусстве, между прочим в русском фольклоре. Так, в сборнике А. Н. Афанасьева «Народные русские легенды» (Казань, 1914) приведен целый ряд сказаний о хождении Христа в нищенском рубище, одного или с апостолами (чаще с Петром) или с Николаем Угодником, по русской земле. Таким образом, стихотворение Тютчева на эту тему («Эти бедные селенья») имело вполне определенную фольклорную опору. А. Н. Пыпин в статье, приложенной к сборнику Афанасьева, называет этот мотив «одним из любимых мотивов легенды вообще». «Христос,- пишет он, — является на землю обыкновенным человеком, чтобы испытывать людей и направлять их на добрые дела».
Фольклорный Христос ходит по деревням, просится на ночлег, разделяет с бедными мужиками их трапезу, помогает им молотить, братается с кем-то из них, становится крестным мужицких детей, вознаграждает мужиков за малое их добро, совершая очень простые, «бытовые» чудеса, и карает за черствость и грехи. Он странник, бредущий по дорогам, как нищий. Этот обобщенный образ заменяет описание его внешности и одежды, так, что лишь в единичных случаях появляются определения «муж лицом светел».
В духовных стихах образ Христа-странника, сошедшего к людям на русскую землю, возникает крайне редко, по иногда все же встречается и в них. Белый несомненно был хорошо знаком с поэзией народа, и созданный им образ «печального и длинного», идущего по улицам города рядом с другими людьми, похожего на них, мог быть если не навеян, то подтвержден, санкционирован этой поэзией.
Но импульс к созданию образа «печального и длинного» был воспринят Белым не столько от фольклора, сколько от литературы (Тютчев, Тургенев, Лесков). Можно предполагать, что фигура «печального и длинного», самый замысел его и некоторые черты его образа не остались без влияния прежде всего «поэмы» Достоевского «Великий инквизитор», вошедшей в его роман «Братья Карамазовы». Как уже было сказано, в конкретном живописании образов Христа у Достоевского и Белого выявляются общие признаки. Но эти образы не только совпадают, но и отличаются друг от друга.