О человеческом в искусстве

У женщин более, нежели у мужчин развита эмоциональная сфера, что зачастую заставляет их говорить больше, чем нужно (как говорят: «грузить»).
Но это отнюдь не означает, что женщина делает это назло, а просто у нее, как и у всякого человека, есть своя потребность в самовыражении. И говоря больше, нежели то, о чем спрашивают, она, таким образом, эту свою потребность удовлетворяет.
И в этом, как это ни покажется на первый взгляд странным, она перекликается с титанами возрождения. Казалось бы, что общего между Рафаэлем и Тицианом, создающими

шедевры живописи, и базарной торговкой, «грузящей» покупателей недостоверной информацией о своем товаре? А общее (не по форме, но, по сути) у них то, что таким образом каждый своим, определенным, одному ему доступным способом самовыражается, выплескивает в окружающий мир то, что сидит внутри него и больше ничего. Никакие рассуждения о справедливости и гуманизме в Искусстве тут ни при чем. Просто любой человек (каждый на своем уровне) носит в себе некие миры, которые рождаясь в этот мир посредством деятельности человека — будь то наука, искусство или философия — управляют мудростью этого мира. Это то, что Платон устами Сократа называл деятельностью Эрота в людях, который через любовь давал тленной человеческой природе произвести на свет нечто новое, принципиально отличное от себя, сообщая смертной сути человека бессмертное начало, созерцая которое человек якобы может познать Истину, не пытаясь сам преобразиться, чтобы стать созвучным этой Истине.
Однако, оставим в стороне измышления древнегреческих стоиков: никогда человек, давая жизнь тому, что сидит в нем, не перейдет к Богу и Истине, ибо человеческая природа вместе со всем, что она производит в результате культа человека (в средние века эта теория называлась Возрождением, ставящим человека мерилом всего; в дохристианскую эпоху — стоицизмом), не имеет ничего общего с Божественной природой. Человеческое и Божественное естество носит принципиально различный характер и не даром Апостол Павел говорил, что «мудрость этого мира есть безумие пред Богом». Поэтому никогда человек, следуя идеям просвещения и гуманизма (стоицизма), не познает Бога, ибо углубление в миры, создаваемые человеческим духом (а их может быть великое множество) стоит в стороне от путей Господних, хотим мы этого или нет.
У Тициана, например, в его картине «Кающаяся Магдалина», написанной, казалось бы, на евангельский сюжет, в углу нарисованный 5-ю мазками стакан столь совершенен, что это уже даже не стакан, а произведение искусства. И хочется смотреть уже не на Магдалину с ее закатанными глазами, и уж тем более, не размышлять о Боге; но смотреть только на этот стакан, ибо он столь прекрасен, что становится самодостаточен.
От искусства ради Искусства исходит сообщенная ему демонами столь сильная духовная прелесть, что человек, погружающийся в этот мир, уже не думает больше ни о чем, кроме сладости прекрасного. И пока он в нем прибывает (а многие всеми силами стремятся по возможности оставаться в нем всю свою жизнь), путь к спасению для него закрыт.
То же и любовь. Если она заслоняет собой Бога, человек слепнет. Он готов ради глаз любимой на все: как на великие подвиги, так и на большие безумства. Любовь земная не проводит между ними границы, главное, чтобы все, что делает человек, он делал бы по «собственной» воле (слово «собственный» взято в кавычки, ибо в данном случае человек танцует под дудку бесов).
Платон считал (опять же устами Сократа) любовь вводной ступенькой к красоте в искусстве, говоря, что постигший женскую красоту, оставляет ее после равнодушно для наслаждения красотами искусства. Но на самом деле, Любовь и Искусство идут рука об руку, питая и дополняя друг друга. Любовь выступает как бы катализатором к тому, чтобы человек самовыразился через доступные ему средства, выплеснув на окружающих все, что бродит в его душе.
Поэтому мы должны очень осторожно относиться к красоте — все равно, в каком обличье — в женском ли, или же в образе прекрасного шедевра — не таится ли в ней демонской прелести, уводящей наши мысли в сторону от Бога. Настаивать же на том, что красота и есть окончательная цель всей жизни — в высшей степени безумство!
Мир Искусства иллюзорен, он никогда не существовал в действительности и он более прекрасен, чем окружающий реальный мир, ибо образы искусства возводят даже самые ничтожные реальные предметы в перл творения, так же, как и духовное пение — может заслонять искусством певчего содержание самих гимнов.
Искусство — несомненно, принадлежность в этом мире единственно человека, который есть образ Божий, и призвано славить Бога. Поэтому необходимо отличать в Искусстве Божественное от человеческого, т. е. искусство, прославляющее Бога, усмиряющее свой голос перед Богом, от искусства, замыкающегося на самосозерцании, искусства, самодовлеющего себе, в котором дьявол использует автора, как трибуна для пропаганды «гуманистических» идей, ставящих человека мерилом всего, — искусства, выражающего отношение самого автора к действительности, не опирающееся на заповеди Христовы.