Григорий Мелехов — искатель правды (роман Михаила Шолохова «Тихий Дон»)

Григорий Мелехов — главный и самый любимый герой романа Михаила Шолохова «Тихий Дон». Он — простой казак, из середняков, ветрами истории брошенный в горнило первой мировой войны, революции и гражданской войны. Григорий — искусный воин. Его воинское умение ценят и красные и белые. Григорий Мелехов служит практически во всех противоборствующих армиях, участвующих в гражданской войне, однако ни одну так и не осознает своей. Григорий пытается понять, на чьей стороне правда. Сначала он-с красными, возглавляемыми Подтелковым и Кривошлыковым.

Тут сказывается присущая Мелехову нелюбовь к офицерам-дворянам, которым чужды интересы народа, в том числе и казачества. Однако именно дикая расправа Подтелкова над пленными офицерами-белогвардейцами отвращает Григория от красных. Он зло бросает вожаку красных казаков, которого самого собираются казнить мучительной смертью: «Под Глубокой бой помнишь? Помнишь, как офицеров стреляли. По твоему приказу стреляли! А? Теперича тебе отрыгивается! Ну, не тужи! Не одному тебе чужие шкуры дубить! Отходился ты, председатель московского совнаркома! Ты, поганка, казаков жидам продал!» Но гнев Григория Мелехова остужает его товарищ Христоня: «Пойдем, стал-быть, к коням. Ходу! Нам с тобой тут делать нечего. Господи Божа, что делается с людьми. » Предстоящая казнь Подтелкова, Кривошлыкова и их товарищей тоже потрясает Григория. Не дожидаясь ее начала, он покидает Понамарев хутор, где вершится расправа над пленными. Сам Григорий тоже после расстрела красными брата Петра способен отдать приказ истребить пленных красноармейцев. Способен изрубить в открытом бою бессчетно красных матросов. Но такие действия он предпринимает в минуты крайнего гнева или вызванного боем возбуждения. В спокойные минуты он отпускает с миром пленного врага, а про тех же порубленных матросов, остынув, с тоской говорит «в какую-то минуту чудовищного просветления»: «Кого же рубил. — И впервые в жизни забился в тягчайшем припадке, выкрикивая, выплевывая вместе с пеной, заклубившейся даже «влиться в какую-либо воинскую часть», но друг и ординарец Прохор Зыков решительно отсоветовал это делать: «Ты, Григорий Пантелеевич, видать, окончательно спятил с ума! — возмущенно заявил он. — За каким мы чертом полезем туда, в это пекло? Дело конченое, сам видишь, чего же мы будем себя в трату давать зазря? Аль ты думаешь, что мы двое им пособим! Пока нас не трогают и силком не берут в часть, надо, как ни мога скорее, уезжать от греха подальше, а ты вон какую чертовщину порешь! Нет, уж давай, пожалуйста, мирно, по-стариковски отступать. Мы с тобой и так предостаточно навоевались за пять лет, зараз нехай другие пробуются!» И Григорий соглашается с его доводами. Ведь Мелехов тоже устал от войны, хотя есть у него военная жилка, удаль, даже какая-то тяга к сражению-то. Оттого-то и скучно Григорию в отступлении без настоящего дела. Однако ни одну из сторон в гражданской войне он не считает правой, и по этой причине не может долго сражаться в одной и той же армии, быстро остывает к борьбе за дело, которое не считает справедливым. К красным Мелехов потом поступает служить, чтобы искупить прежние грехи, а против поляков сражается даже с энтузиазмом, почти как против немцев и австрийцев в первую мировую.
Вернувшийся в хутор Татарский потерявший руку Прохор Зыков рассказывает Аксинье о Григории: «Вместе с ним в Новороссийском поступили в конную армию товарища Буденного. Принял наш Григорий Пантелевич сотню, то бишь эскадрон, я, конечно, а при нем состою, и пошли походным порядком под Киев. Ну, девка, и дали мы чертей этим полякам! Шли туда, Григорий Пантелевич и говорит: «Немцев рубили, на всяких там австрияках палаш пробовали, неужели у поляков черепки крепше? Сдается мне, их легше будет рубить, чем своих — русских, как ты думаешь?» — и подмигивает мне, оскаляется. Переменился он, как в Красную Армию заступил, веселый из себя стал, гладкий как мерин. Говорит, буду служить до тех пор, пока прошлые грехи замолю. Это он проделает — дурачье, дело нехитрое. Возле одного местечка повел он нас в атаку. На моих глазах четырех ихних уланов срубил. Он же, проклятый, левша сызмальства, вот он и доставал их с обеих сторон. После боя сам Буденный перед строем с ним ручкался, и благодарность эскадрону и ему была». Тем не менее благодарность легендарного командарма Первой конной не спасла Мелехова от подозрений. А когда буденновцев перебросили в Крым против Врангеля, Григорию пришлось рубить уже не поляков, а своих, русских людей. После ранения на врангелевском фронте Мелехова из Красной Армии демобилизовали, не слишком полагаясь на его благонадежность. Слова Григория о том, что у поляков «черепки» не крепче, чем у немцев, нельзя понимать как радостную готовность убивать людей. Радуется, если можно так сказать, Мелехов лишь тому, что приходится убивать чужеземцев, а не соотечественников. Однако, как видим, пришлось ему позднее убивать и русских, возможно, тех же братьев казаков, сражавшихся под знаменами Врангеля.
Григорий, возвращаясь на хутор, рассчитывает, что его оставят в покое: «Он кончил воевать. Хватит с него. Он ехал домой, чтобы, в конце концов, взяться за работу, пожить с детьми, с Аксиньей. » Григорий, кажется, нашел свою правду: тихая семейная жизнь, с детишками, с женой. Бывшему другу и нынешнему зятю он признается: «Никому больше не хочу служить. Навоевался за свой век предостаточно и уморился душой страшно. Все мне надоело, и революция и контрреволюция. Нехай бы вся эта. нехай оно все идет пропадом! Хочу пожить возле своих детишек, заняться хозяйством, вот и все. Ты поверь, Михаил, говорю это от чистого сердца». Однако Кошевой не верит, и мечтам Григория о спокойной мирной жизни не суждено сбыться. Угроза ареста вынуждает Григория бежать с родного хутора, случай приводит его в банду Фомина, где он уже не правду ищет, а просто скрывается от преследования. Хочет уехать с Аксиньей на Кубань и там начать новую жизнь, но его возлюбленная гибнет от шальной пули. После этого Мелехов «еще судорожно цеплялся за землю, как будто и на самом деле изломанная жизнь его представляла какую-то ценность и для него, и для других». В конце концов Григорий, не дожидаясь амнистии, возвращается домой.
В финале «сбылось то немногое, о чем бессонными ночами мечтал Григорий. Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына. Это было все, что осталось у него в жизни, что пока еще роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром». Но сам тон шолоховского повествования заставляет нас подозревать, что это счастье у Мелехова не будет долгим, что очень скоро ждет его либо расстрел, либо тюрьма. Честным и совестливым людям, вроде Григория, нет счастья в эпоху революционных катаклизмов.