Белинский о песне

Имя Виссариона Григорьевича Белинского входит в нашу духовную жизнь почти одновременно с именами Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Тургенева, Достоевского. Его замечательные статьи для нас не просто мудрые путеводители по страницам великих созданий русской литературы первой половины прошлого столетия. Их идейный пафос, темперамент, подкупающая точность художественных ориентиров и сегодня могут служить компасом и в выработке эстетических критериев, и в воспитании взыскательного вкуса, и в определении общественной значимости того или иного

явления искусства. Всем со школьной скамьи известно, что Белинский был основоположником русской реалистической критики.

Материалистическое мировоззрение, историзм в подходе к художественному творчеству позволили ему, в трудах и сомнениях, увлечениях и разочарованиях, выработать стройную систему идейно-эстетических взглядов, повлиявших на все развитие отечественной литературы. Но не только литературы. Конечно, было бы преувеличением говорить о наличии у Белинского каких-то твердо сложившихся музыкально-теоретических или исторических концепций. Мало того, даже просто высказывания на собственно музыкальные

темы встречаются у него довольно редко. И тем не менее влияние передового русского мыслителя на становление и развитие русской музыкальной критики было весьма ощутимым.

Оно так или иначе сказывалось уже в деятельности таких современников Белинского, как В. П. Боткин, В. Ф. Одоевский, Н. А. Мельгунов. Однако еще важнее, что традиции Белинского стали фундаментом прочного музыковедческого здания, воздвигнутого позднее В. В. Стасовым и А. Н. Серовым. Как свидетельствовал первый из них, Белинский «был — решительно нашим настоящим воспитателем. Мы в этом не различались от остальной России того времени.

Громадное значение Белинского относилось, конечно, никак не до одной литературной части: он прочищал всем нам глаза, он воспитывал характеры, он рубил, рукою силача, патриархальные предрассудки, которыми жила сплошь до него вся Россия, он издали приготавливал то здоровое и могучее интеллектуальное движение, которое окрепло и поднялось четверть века позже. Мы все-прямые его воспитанники». Несомненно, так сказать, перспективная роль Белинского, если говорить о музыкальной критике второй половины века, была чрезвычайно важной и действенной. В то же время в самих его определениях сущности музыки как искусства, при всей возвышенной уважительности, ощущается своего рода романтическая ограниченность. «Музыка,- пишет Белинский,- по преимуществу ‘выразительница внутреннего мира души; но выражаемые ею идеи неотделимы от звуков, а звуки, много говоря душе, ничего не выговаривают ясно и определенно уму».

И еще: «Лирика есть выражение преимущественно чувства, и в этом отношении она приближается к музыке, которая, исключительно из всех искусств, действует прямо и непосредственно на чувство». В этих словах заключена, конечно, правда о музыке, но не вся правда. Настоящая музыка на своем языке многое говорит и сердцу, и уму.

Не так уж много сохранилось и прямых свидетельств о конкретных музыкальных пристрастиях Белинского. Известно, во всяком случае, что он восторженно относился к свободолюбивым идеям Бетховена, любил Моцарта, плакал, слушая песни Шуберта. Почетным гражданином кулис Белинского никак не назовешь.

Однако мир театра, и не только драматического, был близок ему. Он с удовольствием слушал многие оперные шедевры в театрах Петербурга и Москвы; среди них очень популярные тогда «Вольный стрелок» Вебера, «Роберт-дьявол» Мейербера, «Лючия ди Ламмермур» Доницетти. Здесь его ждали встречи с выдающимися мастерами вокального искусства.

Он, в частности, высоко отзывался о О. Петрове и Рубини.

Неоднозначным выглядит отношение Белинского к музыке Глинки. Первая опера великого композитора-«Иван Сусанин» (шедшая поначалу под навязанным заголовком «Жизнь за царя») вызвала у критика весьма проницательную оценку, и в этом пункте он оказался единомышленником Гоголя. В 1838 году Белинский писал: «Появление множества романов, драм и повестей с содержанием из русской жизни, опера «Жизнь за царя», выразившая стремление воспользоваться в ученой музыке элементами народной музыки, все это добро, все это благо, и все это есть ручательство и залог прекрасной будущности, начало новой, прекрасной жизни».

Да, и Белинский, и Гоголь употребили почти одни и те же слова, увидев в первенце Глинки залог счастливого будущего. А вот один из плодов этого будущего — еще одно создание глинкинского гения Белинский не смог оценить по достоинству. Опера «Руслан и Людмила» не нравилась ему. Это тем более удивительно, что в музыке так много естественной красоты, народной поэтичности и фантазии, покоряющей гармоничности, то есть тех черт, которые всегда были дороги Белинскому.

В этой связи стоит вспомнить его рассуждение из статьи «Русская народная поэзия», где он сформулировал свое понимание сущности фольклора: «.в народной или естественной поэзии есть нечто такое, чего не может заменить нам художественная поэзия. Никто не будет спорить, что реквием Моцарта или соната Бетховена неизмеримо выше всякой народной музыки,-это доказывается даже и тем, что первые никогда не наскучат, но всегда являются более новыми, а вторая хороша вовремя и изредка; но тем не менее неоспоримо, что власть народной музыки бесконечна над чувством. Не диво, что русский мужичок и плачет, и пляшет от своей музыки; но то диво, что и образованный русский, музыкант в душе, поклонник Моцарта и Бетховена, не может защититься от. неотразимого обаяния однообразного, заунывного и удалого напева народной песни.

Возраст мужества выше младенчества-нет спора; но отчего же звуки нашего детства, его воспоминания даже и в старости потрясают все струны нашего сердца радостью и грустью, и вокруг поникшей головы нашей вызывают светлых духов любви и блаженства?. Оттого, что младенчество есть необходимый и разумный период нашего существования, который бывает только раз в жизни и больше не возвращается.» стихия