Анализ стихотворения Ахмадулиной «По улице моей»
Поэзия Ахмадулиной — поэзия мыслящего и познающего чувства. Ее лирическая героиня обживает и наделяет только ей присущими смыслами окружающее пространство, будь то ночная комната («Ночь», 1962), или заснеженный арбатский двор («Как никогда беспечна и добра», 1974). Она обращена к внутреннему миру лирической героини, к вечным темам: любви и смерти, природе и творчеству — при этом поэтесса пропускает поток впечатлений сквозь призму своей души и прежде всего выстраивает их в свою образную систему, подчиняет законам своего собственного
Уже в ранних стихах Беллы Ахмадулиной (книга «Струна»,
Образ одиночества в стихотворении реализуется в ряде сложных метафор: «Одиночество замыкает свой круг», взяв в плен лирическую героиню; одиночество призывает, голубая стужа одиночества и др. Само одиночество, по мысли Ахмадулиной, содержит способы его преодоления. Появившиеся из темноты «прекрасные черты» друзей — лучшее свидетельство того, что нет забвения в ее душе. Стихотворение написано традиционным пятистопным ямбом. Тема дружбы звучит и в стихотворениях Ахмадулиной, посвященных выдающимся поэтам-современникам: «Памяти Бориса Пастернака» (1962), «Зимняя замкнутость» — Булату Окуджаве (1965), ему же — «Снегопад» (1968), «Воспоминание о Ялте» (1969), «Песенка для Булата» (1972), «За что мне все это?..» — Андрею Вознесенскому (1975), «Владимиру Высоцкому» (1980), «Москва: дом на Беговой улице» (1982). Обращаясь к Булату, как к учителю и вдохновителю, Ахмадулина пишет: «Мой этот год — вдоль бездны путь. // И если я не умерла, // то потому, что кто-нибудь // всегда молился за меня. // Все вкривь и вкось, все невпопад, // мне страшен стал упрек светил, // зато — вчера // Зато — Булат! // Зато — мне ключик подарил!» Воспринимая смерть Высоцкого как тяжелую утрату, Ахмадулина отзывается стихотворением «Владимиру Высоцкому»: Хвалю и люблю не отвергшено гибельной чаши. В обнимку уходим — все дальше, все выше, все чище, не скаредны мы, и сердца разбиваются наши. Лишь так справедливо. Ведь если не наши — то чьи же?
Стихотворник «Мои товарищи» (1963) посвященное Андрею Вознесенскому, другу и товарищу по поэтическому цеху, помогает увидеть юного поэта таким же пылким и порывистым, каким он был в жизни: Все это так. Но все ж он мой товарищ. А я люблю товарищей моих. Люблю смотреть, как, прыгнув из дверей, выходит мальчик с резвостью жонглера. По правилам московского жаргона люблю ему сказать: «Привет, Андрей!» Понимая и ценя талант своего друга, Ахмадулина пророчески предсказывает ему грядущую славу: И что-то в нем, хвали или кори, есть от пророка, есть от скомороха, и мир ему — горяч, как сковородка, сжигающая руки до крови. Последние три строки стихотворения обращены к друзьям: Да будем мы к своим друзьям пристрастны! Да будем думать, что они прекрасны! Терять их страшно, бог не приведи! Они содержат в себе парафразу из Пушкина, из знаменитого стихотворения о лицейском братстве. Вслед за Цветаевой и Ахматовой Ахмадулина выбирает в Пушкине свое — «восторги» дружеского чувства. Культ дружбы, ревностно утверждаемый Ахмадулиной, сохраняется и в ее более поздних стихотворениях. Тема любви, только намечавшаяся в ранней поэзии, приобретает в 70-е годы полнокровное звучание: «Люблю, когда ступая, как летая, // проноситесь, смеясь и лепеча. // Суть женственности, вечно золотая, // И для меня — священная свеча». Классическая женственность, так импонирующая ей в Марине Цветаевой, получила новую окраску в лирике Ахмадулиной. Ее стих «проносится, смеясь и лепеча», удивляя нас витиеватостью и прихотливостью словаря и синтаксиса — своего рода кружевами, оборками, воланами. Ахмадулинская версия современного женского характера противостоит порожденному новой формацией образу мужеподобной женщины, лишенной тайны и женской привлекательности: «В гортани моей, неумелой да чистой, // жил призвук старинного русского слова. // Я призрак двусмысленный и неказистый // поэтов, чья жизнь не затеется снова» («Ночь перед выступлением», 1973), «Я вас люблю, красавицы столетий, // за ваш небрежный выпорх из дверей, // за право жить, вдыхая жизнь соцветий // и на плечи накинув смерть зверей» («Я вас люблю, красавицы столетий», 1973).
В сборнике «Тайна» (1983) контуры ахмадулинского мира резко меняются. Он поражает нас прежде всего удивительной для Ахмадулиной пустынностью ландшафта. Городской пейзаж сменяется в ее поэзии безлюдными сельскими проселками, деревенским уединением, уже не нарушаемым приездом «старого товарища», как это обычно происходило в ранних стихах. Природа в «Тайне» превратилась в главный оплот красоты, пленяя не только своим живым цветением, но и бессмертными строками, ею внушаемыми. Голоса любимых поэтов от Марины Цветаевой до Пушкина озвучивают безмолвный мир этой книги: «Я предана этим бессветным местам, // безлюдию их и безлунью, // науськавшим гнаться за мной по пятам // поземку, как свору борзую». Как пишет Виктор Куллэ, «дикий романтический сад, ставший у зрелой Ахмадулиной устойчивым синонимом не только поэзии, но и мироздания, предполагает не только упругость и первозданность поэтической ткани, но и некую безответственность стихотворца. В какой-то степени это стало болезнью ее «длинных» стихотворений… на смену акмеистической зоркости к деталям приходит нагромождение невнятных автоперепевов. Но замечательно, что весь приведенный набор отрицательных качеств служит в итоге лишь перегноем, тем сором, которого немало в поэтической кухне каждого берущегося за перо. А сад все-таки есть». Однако уже в следующем своем сборнике «Сад» (1987) Ахмадулина пусть ненадолго, но выходит из «сада», вновь попадая в шумную городскую толчею. Но совсем не такую, как прежде. Теперь перед нами уже не московские переулки, которые оглашаются несущимися из гнесинской школы трелями, а площади провинциальных городков, скажем, Тарусы, с присущей им музыкой: «Субботник шатается, песню поющий. // Приемник нас хвалит за наши свершенья». И уже не «в маленьком кафе на площади Восстанья» случаются, как это было когда-то, гаданные и негаданные встречи, но в «Оке», «заведенье второго разряда».
«Белла Ахмадулина» — поэт гораздо более высокой личностной и стилистической чистоты, нежели большинство ее сверкающих или непрозрачных современников. Ее стихотворения отличишь от чьих бы то ни было мгновенно. Вообще ее стих размышляет, медитирует, отклоняется от темы; синтаксис вязкий и гипнотический — в значительной степени продукт ее подлинного голоса. Развертывание ее стихотворения, как правило, подобно розе, оно центростремительно и явственно отмечено напряженным женским вниманием к деталям — напряженным вниманием, которое иначе можно назвать любовью. Чистый результат, тем не менее, не салонная и не камерная музыка; результат — уникальное ахмадулинское смешение частного и риторического — смешение, которое находит отклик в каждой душе. Этим объясняется ее популярность — не только в кругу знатоков поэзии, но и у широкого русского читателя» (Иосиф Бродский).