Базаров и Раскольников
Социальный и политический кризис, переживаемый Россией в 60-е годы XIX века, отразился в философии нового поколения. Непростое это было время. С одной стороны — подготовка и проведение ряда реформ, обещание царем конституции, с другой — разочарование реформой 1861 года, распространение социалистических идей и неутихающие споры между западниками и славянофилами. Это было время надежд и разочарований, время выбора. До реформы 60-х годов жизнь была регламентированной и не менялась на протяжении многих лет. Реформы принесли некоторую свободу,
Выразителями данной
Кто они? Что роднит и различает этих молодых людей? В чем смысл их противопоставления? На эти вопросы я попытаюсь ответить в своей работе.
Но прежде чем сравнить идейное значение образов, авторские позиции, сравним обстоятельства и сюжетные детали, связанные с этими героями. По социальному положению, это, конечно люди одного уровня; оба они одиноки в своей среде и презирают все открывающиеся перед ними перспективы. Базаров, имея несомненные таланты в области медицины, всего лишь — уездный лекарь. Раскольников, сидя без гроша в своей каморке, похожей на гроб, мог бы, следуя примеру Разумихина, зарабатывать уроками, переводами, но в том-то и дело, что «идея» Раскольникова никакого отношения к бедности не имеет.
Давайте познакомимся с этими молодыми людьми.
«- Евгений Васильевич, — отвечал Базаров ленивым, но мужественным голосом и, отвернув воротник балахона, показал Николаю Петровичу все свое лицо. Длинное и худое, с широким лбом, кверху заостренным носом, большими зеленоватыми глазами и висячими бакенбардами песочного цвету, оно оживлялось спокойной улыбкой и выражало самоуверенность и ум»
О Раскольникове читаем:
«Кстати, он был замечательно хорош собою, с прекрасными темными глазами, темнорус, ростом выше среднего, тонок и строен. Он был до того худо одет, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы днем выходить в таких лохмотьях на улицу. Но столько злобного презрения накопилось в душе молодого человека, что он менее всего совестился своих лохмотьев».
Какой же вывод можем сделать из описания внешнего вида наших героев? Оба горды, самоуверенны, оба убеждены в силе своего ума.
И оба героя являются приверженцами теорий.
Теории обоих подразумевают деление людей на две группы: простых и сверхлюдей. Только Базаров говорит об этом как бы вскользь («Не богам же, в самом деле, горшки обжигать!»), а у Раскольникова это составляет основу всей теории. Кстати, оба считают, что относятся ко второй категории людей. (У Родиона это до поры до времени).
Идея Базарова — непризнание авторитетов и принципов существующего строя и религии, духовных и материальных ценностей.
Он отрицает красоту окружающего мира:
— И природа пустяки? — проговорил Аркадий, задумчиво глядя вдаль на пестрые поля, красиво и мягко освещенные уже невысоким солнцем.
— И природа пустяки в том значении, в каком ты ее понимаешь. Природа не храм, а мастерская, и человек в ней работник.[1]
Базаров вызывающе грубо отзывается о том, что многие люди считают священным:
«-Как? Не только искусство, поэзию… но и… страшно вымолвить…
-Все, — с невыразимым спокойствием повторил Базаров»[2]
Базаров — естественник. Он абсолютизирует возможности той науки, которой он занимается. В истории человечества случаются такие моменты, когда в результате бурного развития естественных наук начинает казаться, что теперь-то эти науки, наконец, помогут человечеству найти ответы на все вопросы,
Проникнуть во все тайны жизни, дадут ему могущество над миром. Базаров, таким образом, разделяет довольно обычное заблуждение и не оригинален в своем преклонении перед наукой. Во всех суждениях о человеке для Базарова анатомия и физиология являются истиной в последней инстанции. Его излюбленный принцип — разрезать и посмотреть: «Ты проштудируй-ка анатомию глаза: откуда тут взяться загадочному взгляду? Все это романтизм, чепуха, гниль, художество» [3]. Исходя из сходства в анатомическом строении людей, Базаров рассуждает так: «Все люди друг на друга похожи как телом, так и душой. и так называемые нравственные качества одни и те же у всех: небольшие видоизменения ничего не значат. Достаточно одного человеческого экземпляра, чтобы судить обо всех других. Люди, что деревья в лесу; ни один ботаник не станет заниматься каждою отдельною березой» [4].
Нужно заметить, что даже с медицинской точки зрения это теперь признается неверным: «человеческие экземпляры» и телом не «похожи». Мнение Базарова было определено сравнительно низким развитием его науки. Но важно другое: он отрицает индивидуальную неповторимость человеческой личности. Люди не похожи душой, как березы в лесу (в сущности, и березы-то не похожи), но для Базарова это «гниль и художество», поэтому он просто не заметил, не в состоянии был оценить глубины рассуждений Кирсанова о личности как основе крепости общества.[5]
Базаров называет себя нигилистом:
«Нигилист — это тот человек, который не склоняется ни перед какими авторитетами, который не принимает ни одного принципа на веру, каким бы уважением ни был окружен этот принцип»[6]
«Мы действуем в силу того, что мы признаем полезным. В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем. Все!»[7]
«Сперва место нужно расчистить»[8] — заявляет Базаров, но подобная цель вызывает справедливое недоверие, подозрение: а что же будет построено на этом «расчищенном месте»? да и будет что построено вообще? Базаров же лишь талдычит: «В теперешнее время полезнее всего отрицание — мы отрицаем». А Тургенев в отрицании видел, как помнится, силу опасную, даже страшную: «Но в отрицании, как в огне, есть истребляющая сила — и как удержать эту силу в границах, как указать ей, где именно остановиться, когда то, что она должна истребить, и то, что ей следует пощадить, часто слито и связано неразрывно?»[9]
Раскольников создает теорию, банальную, признаться, но оттого и более правдоподобную: человечество разделяется на две категории, на обыкновенных людей, «дрожащую тварь» (образ у Пушкина заимствованный, как давно подмечено: из «Подражания Корану»), и необыкновенных, Наполеонов (тоже Пушкин: «Мы все глядим в Наполеоны»), усилиями которых совершается движение истории. Ради такого движения отчего бы и не пролить кровь? Доступно же это лишь Наполеонам — «преступления этих людей, разумеется, относительны и многоразличны; большею частию они требуют, в весьма разнообразных заявлениях, разрушения настоящего во имя лучшего. Но если ему надо, для своей идеи, перешагнуть хотя бы и через труп, через кровь, то он внутри себя, по совести, может, по моему, дать себе разрешение перешагнуть через кровь, — смотря, впрочем, по идее и по размерам ее, — это заметьте».[10]